Рейс задерживали. Не то, чтобы сильно, скорее штатно. Пассажиры мерили терминал, неспешно, как тяжёлые яхты, путешествуя из конца в конец. Кое-где всплакивал грудной человек, кое-где вскрикивал зазывала, оповещая сонных обитателей зала о наличии рядом горячего кофе. В кафетериях мужчины тянули пиво, женщины… тоже. То там, то там путешественников засасывал стыковочный рукав, ведущий куда-то вглубь и наружу, скорее всего к лайнеру, реже, к автобусу.
Объявили московский за номером бла-бла-бла. Рукав неподалёку снова заработал, заглатывая пассажиров одного за другим. Первыми исчезли в утробе люди бизнес-класса и те, кто уже использовал всё подручное для утешения крохотных компаньонов. В ход шло последнее: «Сейчас в самолётик и уу-у-уу! Полетим!». Дитя смотрело удивлённо и действительно переставало кукситься.
Вскоре, рукав поглотил всех, кто летел в Москву, но в самолёт так и не привёл, выплюнув к подошедшему автобусу. Дождавшись второго, пассажиры глубокого зада эконом-класса расселись, уже напоминая не яхты, а гружёные баркасы, в подобии задумчивости болтающиеся на якорях в гавани. Поехали. Ехать не так долго. На корме люди сидели и стояли лицом друг к другу. Стоящие скользили взглядом по сидящим и, соответственно, наоборот. В среде сидящих внимание привлекала поклажа гражданки с питомцем. Собачка выказывала признаки жизни, периодически высовывая крохотный чёрный нос из сумки и тут же пряча обратно.
Вагончик тронулся, перрон остался сзади, а под поклажей с собачкой нарисовалась лужа. Понятно, объяснимо – ускорение, перегрузки. Сперва совсем небольшая, но вскоре побежавшая уверенной струйкой к ногам стоящих. Среди стоявших были барышни, которые тут же захихикали. Всем было очевидно, что не катастрофа, но пустяком назвать нельзя. Собачку стало жалко. Та, очевидно, почуяв неладное, высунула совсем маленькую мордашку из сумки. Между ушей было что-то вроде тёмно-розового бантика, позаимствованного у Дюймовочки. Хихиканье переросло в сдержанный смех, донёсшийся до хозяйки. «Ах ты, боже мой! Вот зачем ты именно сейчас это сделала, Мотя?! Зассыха!», – услышали все в автобусе, включая водителя. Обитатели камчатки понимали, все остальные, как по команде, обернулись. Собачку было жаль, ей сочувствовали. Сочувствовали и хозяйке. Её было жальче в силу совершенно мокрой снизу сумки, намастившей благовонной влагой и саму виновницу авиационного происшествия. Лететь два часа. SPA для псов на борту авиалайнеров Аэрофлот ещё не практикует. Хозяйку стало нестерпимо жаль. Мотя уже не прятала глаза в сумку ибо там было сыро и глаза щипало. Две чёрные спелые черешни честно смотрели на зевак, выражая полнейшее раскаяние и чистосердечное признание. Бантик съехал куда-то за ухо, чёлка слиплась, причёска была вдрызг испорчена внезапно возникшей вознёй. Шаттл причалил к лайнеру.
Процесс загрузки на борт всегда неспешно-задумчивый. Поднявшись один за другим, путешественники внимают директиве, куда кому идти и как далеко по салону. Последняя – пострадавшая от случая, не предусмотренного ни одной страховой компанией. Барышня лет средних, но уверенных замыкала вереницу, повесив сумку с Божьей тварью через плечо. Держа в губах посадочный, дабы сильно не ругать объект всеобщей потехи, расстегнула молнию собачьей люльки чтобы… и выронила бумажку изо рта, достав недопитую, плохо завинченную, забытую и уже пустую Фанту, сделавшую шерсть собаки липкой, как мухоловка.
В салоне, под гул набирающего высоту алюминиевого гиганта, Мотя тихонько думала о том, что за дивное новое имя присвоили ей сегодня и почему в такой строгой обстановке? Может это посвящение в собаку-испытателя, вроде Белки там или Стрелки? Если да, то приятно! Писать только от сырости хочется. Но ничего, всё понимаю, нельзя. Не буду тут. Я сильная, потерплю.