Рубрика: ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Мурманск не отпускает в том смысле, что есть о чём черкануть сверх опубликованного.

Гадостный текст на днях соткал я по раскалённым следам даже не успев сесть в самолёт ММК-DME. В черновиках осталось ещё кое-что и вот он — дописок-довесок.

Если жарко

В городе установилась жара невыносимая, провести колоритную вечеринку в такую погоду дома, значит казнить гостей способом, коим Малюта Скуратов обошёлся с Филиппом. Мурманчане в самом центре решили вопрос просто, благо их окна на втором этаже располагались в потрясающей близости от бетонного козырька над подъездом. Козырёк козырный — метров 20 квадратных площадью! Гости и хозяева, проделав несложные упражнения на пластику и разминку, оказались там — на козырьке. С ними переместились кальян, портативные колонки, стол и всё что есть поесть и выпить.

А действительно, почему не использовать железобетонные козырьки как шикарный патио? На них всё-равно поверх рубероида только мхи, отжившие своё голуби и окурки в неистовом количестве. Очистить и сдавать в аренду в тёплые дни! Вот, что прибавит городу жизни и подарит незабываемый колорит.

Pollution, Solution etc.

А ещё обратил внимание на прохожего, который скандирует всей своей спиной From pollution to solution! Прочитано на его футболке. Красиво на английском звучит — фром полюшн ту солюшн! Если переводить непредвзято, то фраза вяжется с реальностью: от загрязнения к решению (проблемы). Ну, а если придраться, будучи под кайфом критики, то solution на наречии окраин Лондона зазвучит чем-то вроде «выпить, расслабиться». Первое — pollution — переводить на пикантно-медицинский русский, надеюсь, не надо. Вот и сложился мой пазл, нарисовалась модная тут модель жизни!

Вот её квинтэссенция: «от поллюции к выпивке». Добавлю — «и обратно».

МХАТ в Мурманске

Кстати, о самом главном, о любимом, об архиважном — о выпивке! Дело это на северах любят; не корю, не упрекаю — сам бегал те стометровки. К тому же, люди живут за Полярным кругом суровые, надёжные, постоянные и крепкие!

Не дошёл до центральной городской площади, как ко мне деликатно обратились за помощью. «Дай мелочи» или «помоги на пиво» — такие реплики обычно ждёшь от неряшливых граждан одетых практически в одни тату. Но нет. И вот что я услышал… даже нет, не услышал — сладостно впитал как гомилетический нектар и риторический смузи.

—Доброго дня вам, уважаемый! Простите, что отрываю от дел, но… не могли бы вы любезно помочь мне?
—Да, да, пожалуй, — неуверенно выдавил я, ощущая, как ноги стали ватными. Последний раз я слышал такие ноты и речевые полутона в одном московском театре.
—Пожалуйста, будьте так добры, подскажите… который час?
Бодро взглянув на свои часы за 100 $, я с надеждой отозвался на просьбу, получив от судьбы неуверенный намёк на хрупкий шанс, что у меня не попросят даже дайм (10 центов).
—Четверть первого.
—Спасибо! Всего вам доброго и хорошего!

Человек едва заметно, наклоном головы в обычаях девятнадцатого столетия, поблагодарил меня и побрёл дальше. Без определённого возраста, по-видимому, без определённых вариантов ночлега, в конечном итоге — без определённой судьбы: вежливый бродяга, навыкам коммуникации которого много уступают официанты в ресторане Churchill. По направлению к нему и побрёл бездомный филолог. Пошёл по направлению, но точно не «в».

Желание человека

В Churchill ходят другие, например те, чей комфорт стережёт охрана у входа в отель «Меридиан». В двадцати метрах от парней, выдерживающих дресс-код секьюрити на все сто, под пристальными их взглядами, коротал время ещё один северянин. Разительным стал контраст уровней: уровней жизни, уровней быта, уровней бытия на которых обитали вынужденные надзиратели и невольный надзираемый. Проскочив мимо, но заметив его, я вернулся, чтобы за сто рубликов сделать, вероятно, последнее его прижизненное фото.

До того сидевший склонив голову, уперев коричневый лоб в подставленные грязные ладони — в единственное, что осталось его опорой, вдруг, человек ожил! В дым пьян, похожий всем видом на покойного Курта Кобейна в семидесятый день рождения, увидев живую сотню деревянных, человек воскрес и, активно-услужливо отреагировав на две вспышки камеры, вскочил, едва не рухнув на выметенный вдрызг асфальт, ухватившись за мой рукав и оставшись на ногах. Заохала проходящая рядом сердобольная женщина и тут же всучила ещё 50 руб. Не мне — ему. И доходяга высказал всё, о чём мечтал в тот час на лавке гранд-отеля:

—Пойдём вон туда! Где молодёжь!

Он показал пальцем на Макдональдс, вывеска которого радует любой истосковавшийся и неприхотливый желудок, вызывая необъяснимое словесными кружевами преддверие слезоточения, комок сложных чувств где-то в районах носовых пазух и гортани если нет за душой и копейки, а есть безумно хочется.

Примерно о том в похожих состояниях говаривал мой дед, пытаясь пробовать научить жить подростков 206-го мурманского района. Бездомным он не был, впрочем, это как посмотреть. Если ты ничего не оставляешь в этой жизни после себя, то оставь хотя бы совет. Так говорят опытные психологи, работающие с умирающими. Совет мурманчанина с центральной площади города я не успел услышать — спешил. Благословение пьяного бездомного осталось с кем-то другим или, повитав здесь в бесплодных поисках, взвилось обратно ввысь, откуда не возвращаются.

На пару дней заехав, думал что здесь хорошо.

На поверку хорошо, но не здесь. Это примерно то же, как если Брюс Уиллис наденет декоративные розовые заячие уши. Это как если ледокол «Ленин» украсить пластмассовыми цветами и, водрузив на мачту-антенну два смежающихся кольца, пустить обслуживать свадьбу. Это как нищеброд в костюме от кутюрье, пьяный в хлам, потому что «после первой (читай и последней) не закусывают».

Это когда занюханная пятиэтажка украшена ярким маркетингом от торговой сети «Магнит», а внутри люди с габитусом непререкаемого алкоголика и девочки-подростки в дырявых колготках со следами наследства оттуда, из родительской непререкаемости.

Это когда с колеса обозрения обозревать нечего кроме шапито в радиусе ста метров от этого самого источника обозрения. Это новые недоношенные парки и набережная знаменитого озера, где только ты разошёлся с бутылочкой Lipton… и всё. Набережная протяжённостью 50 метров — жёсткое порно даже для видавшего виды меня.

Это когда рядом с домом по палисадникам появляются человеческие могилы. Впрочем, так и должно быть. Просто рано, слишком рано.

Это когда переходишь центральный проспект на красный, останавливаешься на двойной сплошной и долго смотришь в 22:00 на неспособное пробить горизонт, играющее как на Пасху Солнце, ожидая, чтобы хоть кто-то поехал и спугнул твою ностальгическую медитацию на параллельные прямые дорожной разметки.

Это когда строятся космических размеров коровники, где будут доить местных в четыре руки, почёсывая тёлок специальными щёточками в маникюрных салонах, чтобы те, родив телёнка, доились основательно и постоянно.

Это когда «элита» живёт на холмах, обозревая холопов из панорамных окон и желая им в праздники всего наилучшего со страниц регианальных изданий.

Это семейный альбом, найденный вчера в придорожной пыли. В доску советский. Грязные страницы чистых чёрно-белых фотографий: советская армия, советская школа, пионерские галстуки, детские фотографии, счастливые глаза матери — не блещущей красотой девушки, очевидно родившей в отсутствии папы, ибо он точно лётчик.

Здесь вообще много лётчиков, коротающих время между рейсами и не интересующихся тем, что сто лет назад убили Карманова. А город ведь был раньше Кармановым-на-Мурмане. Но нет дела до глупой истории и правильно: ведь половина тостов в изрядном подпитии здесь произносится с акцентом на «этот грёбаный Север».

Это сгоревшие барачные двухэтажки повсюду, где начинается окраина и не закончился ещё центр. Чёрные мачты стропил на обугленных кораблях без команды и капитана. Некоторые посудины на плаву и когда проходишь вдоль по деревянным настилам, бывалые морячки восклицают: «Молодой человек, а у нас тут в деревне здороваются!».

Но это не деревня, в деревне по-другому. Это мирок, где правит Снежная Королева. Это зазеркалье или сновидение, тенями играющее в глубинах пещеры и убивающее всякие шансы разгадать суть и идеи здешних вещей. Мир нереализованных амбиций, откуда одна дорога — домой.

P. S. И это не мне так сильно плохо, это здесь полный … вселяющий уверенность в том, что всё ещё впереди.

В круговерти недели сюда не писал. Возвращаюсь с впечатлениями семи дней. Первым, сильным, непрерывным впечатлением продолжает оставаться книга-сборник «Андрей Дмитриевич. Воспоминания о Сахарове». Старенькое издание 1991 года; книга, вышедшая когда воспоминания об Академике были остры и живы. Её нет в электронном виде. Хочется оцифровать и выложить, но когда заниматься этим — не знаю.

Несмотря на наличие в столице проспекта Сахарова и одноимённой площади напротив российского посольства в Вашингтоне, память о выдающемся человеке потускнела. Существует, существовало необъятное количество людей, наделённых жаждой до правды. Андрей Дмитриевич среди них. Пожалуй, даже не среди, а как-то иначе, по-особенному. Он тоже любил правду — правду как оправдание.

Однажды я написал где-то здесь в комментариях:

В конце восьмидесятых был юн и ничего не понимал ни в жизни, ни тем более в политике. Помню домашние вечера и ещё советские выпуски новостей, заседания какого-нибудь съезда. Иногда брал слово странный и нескладный дед в пиджаке. Далеко не Цицерон, над ним хихикали народные избранники и мои домашние. Спасибо им за это. За то, что было как-то по-детски, а значит, всерьёз жалко этого пожилого, косноязычного и не умеющего кричать человека. Спасибо за то, что научили не смеяться вместе со всеми и не плакать без разбору сообща.

Наивная и честная цитата из раннего творчества. Да, мы дружно смотрели телевизор. Помню хорошо три вещи: сеансы Кашпировского, Чумака и выступление Сахарова. Магия позднего советского оскудения.

Беру на себя смелость сказать, что мы упустили свой шанс, который у нас был в 1990-е годы. На вопрос, какой должна быть страна — сильной или достойной, где людям хорошо жить, выбрали первый вариант: сильной.

С. Алексиевич

Цитата из Светланы Алексиевич. Не испытываю к нобелевскому лауреату по литературе 2015 года симпатий. Мне также не симпатична её манера излагать мысли и оформлять сказанное в текст. Но к интентам, порождающим мысль и чувства питаю широкую гамму чувств от согласия и приятия до понимания и поддержки.

По мнению одного из героев книги об Академике, эпоха реформ кончилась с Сахаровым. С его уходом началась деградация. Из процесса ушли мозги. Таких как у Сахарова там не было ни у кого. Вспомнился анекдот о двух космонавтах:

—Мы летим со скоростью, приближающейся к скорости света, — с восторгом говорит один.
—Да, но в противоположном направлении, — отвечает другой.

Ниже пара цитат из книги и на этом всё. Думайте, не соглашайтесь и знайте, что жили в одно время с Андреем Дмитриевичем Сахаровым.

Чудаки и безумцы, говорившие царям истину, бывали на Руси, но никто из них не рассчитал термоядерную реакцию.

М. Волькенштейн

В одном из писем Андрея Дмитриевича, полученных мной из Горького в 1982 году, он, говоря о науке, в частности пишет: «…Ну ладно, подождём. Будущее покажет кто прав, покажет всем нам и многое другое. К счастью, будущее непредсказуемо, а также (в силу квантовых эффектов) — и не определено».

Здесь не только констатация вероятностного характера законов квантовой теории, и относится сказанное не только к науке. И в истории, и в личной судьбе будущее не только непредсказуемо, но в каждый данный момент оно попросту не существует: возможны разные сценарии, в том числе и с прямо противоположными результатами.

Выживет человечество или нет, погибнет данный политзаключённый или нет и т. п. — результат может зависеть от личных усилий, от личного действия (или бездействия) сейчас. Это ситуация Шредингеровского кота в квантовой механике, где, однако, исход опыта (судьбы кота) определяется не траекторией «глупого» электрона, а свободой воли наблюдателя, его «принятием решения».

С этим чувством ответственности, невозможности пустить события на самотёк жил академик Сахаров."Важно идти в правильном направлении, а когда упадёшь — это неважно".

Понять эту фразу Сахарова, значит во многом действительно понять его. Он всегда делал то, что считал нужным, не считаясь с возможностью физической смерти, понимая, что это лишь частность на фоне и истории человечества, и Вселенной, что будет продление, что дорога бесконечна.

Б. Альтшулер