Вставать было лень. Будильник, поставленный вчера в решительной и бесповоротной вере в себя звонил вовремя, но не долго. Убив звонок, набросив простынь, одеяло и покрывало на голову, он снова закрыл глаза. Что происходило в тот момент в голове под слоем синтепона, никто не мог точно определить. Основной версией была бы сладкая истома, немного присоленная секундной тенью сожаления об упущенном. Как только упущенное было упущено насовсем, сожаление ушло и осталась лишь она — истома, плавно, мановением волшебной палочки, превратившаяся в глубокий, беззаботный сон.
Так происходило день-через день. А вечером на нежном и мягком французском текли долгие и томные часы разговоров с возлюбленной, единственной в своём роде и неповторимой. Той, что способна мириться с галиматьёй, а впрочем, даже не мириться, а красиво её же генерировать, резонируя с той первой так, что что зацветала в Японии сакура. В России нет сакуры и под такие симфонии, как правило, уходят в запой седеющие родители. А здесь всё текло или утекало своим чередом. Как песок сквозь пальцы, медленно сочились на острые скалы древнего острова время и силы подостывших друг к другу, но горячих до работы спонсоров, ежедневно надувающих на работе не одну грелку.
Стало холодать, наступал декабрь и уже невозможно было расхаживать по просторному дому в исподнем. Требовались, как минимум, портки потеплее, как максимум — вкупе с шерстяными носками. Однако, если утром с крепкого тела падало на пол одеяло и тело под единой простынёй начинало дрожать, сил подняться и отыскать спасительную теплоту не было. Все силы остались у ней, у мамы, заботливо и чутко, любящей этого двадцатидвухлетнего мужчину, сопровождая чувство регулярными приступами утробной, космической привязанности. Уверен, голодная львица менее агрессивна на фоне матери, бросающейся на одеяло, посмевшее соскользнуть с того, кто возлюблен до животного остервенения.
А пока возлюбленный дрожал. Стервенеть в приступе заботы было некому. Полуметровый плюшевый крокодильчик, каждую ночь проводивший, а постели с юношей, особо не грел. Но ничего, впереди целый день и можно будет отогреться. Только чем? Положенный по разнарядке сэндвич принесут только в одиннадцать. Угрюмый и бесчувственный к парижской незадаче сосед ушёл рано и не поделился кипятком с бутербродом. Падла. Или как там это по-английски? Asshole. И всё-равно, подняться невозможно. Сладким теплом мощного аккумулятора веет от добротного, волшебного девайса с изображением яблока на откидной крышке. В этой коробке собрано всё, чтобы долго не отпускать пользователя, читай волшебника, мага и чародея, способного творить реальность такой, какой она вдруг здесь и сейчас пожелается. Но то до времени, пока желудочный сок не ударит мощной жёлтой струёй в серое вещество, не дав шанса телу и далее бездействовать.
Прыжок был довольно резким, но не далёким, не как у Исинбаевой. Лишь до коробки с рождественским шоколадом, заботливо подаренной родителями к празднику. Через минуту-две в густой и пушистой прикроватной пыли на полу лежал пяток ярких, детсадовских обёрток. Мужчине стало чуть-чуть легче. Может на час, может меньше, но легчу. Что можно сделать ещё, он просто не знал. Не потому, что был ленив или глуп, а потому что вот так — не знал. Придумать было также невозможно, черепную коробку на фоне выброса серотонина накрыла лёгкая и приятная волна сонливости. Взошло солнце, стало чуть теплей. Приятно. Можно поспать ещё пару часов, пока снова не станет скрипеть входная дверь и постоянно жующие челюсти соседа.
Спустя час, судорожно захотелось есть. Серотонин кончился, потребовался тупой и животный белок. Желательно, с кетчупом. Сказывалась визуально ощутимая и реальная потеря веса. Того веса, который был сгенерирован мамой. Генератор, как выражаются мотористы, сдох, машина не заводится. Закон автомеханики. Но есть заветный Apple, алюминиевая коробка с начинкой, впитавшая в себя весь интеллект Калифорнии, но обратно отдать его, увы, не способная. Жадная такая коробка, позволяющая лишь играть для миловидной француженки мелодию юного сердца на клавишах, где вместо нот — QWERTY. Есть хочется. Унитаз тоже был голоден и жадно проглотил последние остатки вчерашнего шоколада. Помочь унитазу усвоить шоколад сил не хватило. Фаянсовый друг так и остался неудовлетворённым, не радуя людей, живущих вдоль и поперёк коридора.
— Силы надо экономить, голод не тётка! — вскользь подумал человек, увлечённый на выходе из удобств новинками музыки на YouTube. — Российские санкции действуют тоньше, чем нам говорили, вероятно, как хакеры при избрании Дональда в США. От соседа ни хрена не дождёшься. Прорвёмся. Любовь моя, ты слышишь меня там, в прохладе пригородов Парижа? Всё будет хорошо. Просто уверен в этом.
∗ ∗ ∗
Последняя прямая речь — вымысел автора, не имеющий никакого отношения к реальности. Игра в плохую бяку, хорошо демонстрирующую грани тупой и холодной, окопной русской ментальности, всегда остро реагирующей на практическую, личностную реализацию кантовского догмата о вещах в себе.